не помешал бы ему это сделать.
Покуда все эти мысли проносились у Кленнэма в голове, не затемняя той главной, которая его никогда не покидала, мистер Флинтвинч курил, закрыв один глаз, а другим поглядывая на стену противоположного дома, и при этом у него было такое зверское выражение лица, словно он не наслаждался курением, а силился перегрызть мундштук трубки. Но на самом деле он наслаждался – по-своему.
– Следующий раз вы легко сможете нарисовать мой портрет, Артур, – сухо заметил мистер Флинтвинч, наклоняясь, чтобы выколотить из трубки пепел.
Артур смутился и попросил извинить его, если он чересчур пристально смотрел на мистера Флинтвинча.
– Я до того взволнован всей этой историей, – сказал он, – что просто себя не помню.
– Хм! А собственно говоря, – сказал мистер Флинтвинч невозмутимо, – что вам-то за дело до этого?
– Мне?
– Вам, – ответил мистер Флинтвинч так коротко и отрывисто, словно принадлежал к собачьей породе и цапнул Артура за руку.
– А эти объявления, расклеенные на всех углах? А то, что имя и адрес моей матери связывается со столь подозрительным происшествием, – это все для меня ничего не значит, по-вашему!
– Не вижу, – возразил мистер Флинтвинч, принимаясь скрести свою колючую щеку, – не вижу, почему это должно для вас значить особенно много. Но я вижу другое, Артур, – он поднял глаза, – я вижу свет в окнах у вашей матери.
– Что же из этого?
– А то, сэр, – отвечал Иеремия, ввинчиваясь в него, – что при свете думать виднее; вот я и думаю, что если, по пословице, не стоит трогать спящую собаку, то и ловить сбежавшую собаку, пожалуй, тоже не стоит. Пусть бегает. Придет время, сама объявится.
С последней сентенцией мистер Флинтвинч повернулся на каблуках и вошел в темные сени. Кленнэм, следуя за ним взглядом, видел, как он прошел в маленькую комнатку направо от двери, долго чиркал там спичками и наконец засветил тусклую лампу, висевшую на стене. И все это время Кленнэм рисовал себе – верней, чья-то невидимая рука словно бы рисовала ему – различные способы, которыми мистер Флинтвинч мог совершить свое черное дело и скрыть потом следы под покровом царившего вокруг мрака.
– Ну, сэр, – нетерпеливо сказал Иеремия, – что же вы не подниметесь наверх?
– Матушка одна, я полагаю?
– Нет, не одна, – сказал мистер Флинтвинч. – У нее мистер Кэсби с дочерью. Я тут курил, когда они пришли, и остался, чтобы докурить трубку.
Вторая неудача. Артур отметил это про себя, но вслух ничего не сказал и пошел наверх, в комнату матери, где мистер Кэсби и Флора только что кончили пить чай и кушать горячие гренки с маринованными анчоусами. Следы этого пиршества еще видны были на столе и на раскрасневшейся от огня физиономии Эффери, которая, стоя с длинной вилкой в руке, напоминала собой аллегорическую фигуру, только, в отличие от большинства подобных фигур, смысл аллегории был здесь совершенно понятен.
Шляпка и шаль Флоры, аккуратно разложенные на кровати, свидетельствовали о ее намерении не торопиться с уходом. Мистер Кэсби благодушествовал в кресле у камина, выпуклости его лба блестели, как будто сквозь патриарший череп просачивалось масло гренков, а лицо было кирпичного цвета, словно патриаршие щеки окрасились маринадом. Видя по всему, что визит угрожает затянуться, Артур решил не откладывать разговора с матерью.
Так как миссис Кленнэм никогда не покидала своей комнаты, в доме было заведено, что, если кто-нибудь желал поговорить с нею с глазу на глаз, он подкатывал ее кресло к стоявшему у стены бюро и поворачивал спинкой ко всем остальным, а сам садился рядом на табурет, нарочно поставленный здесь для такого случая. Гости миссис Кленнэм привыкли и не удивлялись, если Артур, извинившись перед ними, просил у матери позволения поговорить с ней по делу и, получив утвердительный ответ, занимал только что описанную позицию. Если не считать того, что мать и сын давно уже не беседовали без участия третьего лица, все это было в порядке вещей.
Поэтому, когда Артур, принеся обычные извинения, высказал обычную просьбу и покатил кресло в угол, где стояло бюро, миссис Финчинг только затараторила еще громче и быстрее, деликатно намекая этим, что ничего не слышит; а мистер Кэсби с сонной безмятежностью поглаживал свои белоснежные кудри.
– Матушка, я сегодня узнал кое-что о прошлом человека, которого я здесь видел; вам, я уверен, это неизвестно, и мне хотелось бы рассказать вам.
– Мне ничего не известно о прошлом человека, которого ты здесь видел, Артур.
Она говорила громко, как всегда. Он обратился к ней вполголоса, но она отвергла эту попытку доверительной беседы, как отвергала все прочие его попытки, и говорила своим обычным голосом и обычным, суровым тоном.
– Я узнал это не окольным путем, а из верного источника.
Она спросила, по-прежнему не понижая голоса, для того ли он пришел, чтобы сообщить ей то, что узнал.
– Мне казалось, что вам следует знать обстоятельства, о которых идет речь.
– Что же это за обстоятельства?
– Он сидел в тюрьме во Франции.
Она хладнокровно отозвалась:
– Это меня не удивляет.
– Тюрьма была уголовная, матушка. Он обвинялся в убийстве.
Она вздрогнула, и тень вполне понятного ужаса прошла по ее лицу. Но голос ее звучал все так же ровно, когда она спросила:
– Кто тебе сказал?
– Человек, который был его сотоварищем по заключению.
– А о прошлом этого сотоварища ты знал раньше?
– Нет.
– Но его самого ты знал?
– Да.
– Так же было у меня и у Флинтвинча с тем человеком, который исчез! Впрочем, не совсем так. Едва ли твой знакомый явился к тебе с рекомендательным письмом от банкира, у которого лежат его деньги. Да или нет?
Артур вынужден был признать, что столь убедительными рекомендациями его знакомый не располагал, да и вообще знакомство состоялось без рекомендаций. В глазах миссис Кленнэм, пристально следивших за ним из-под нахмуренных бровей, появилось выражение угрюмого торжества, и она произнесла с ударением:
– Так не торопись судить других, Артур. Говорю тебе для твоей же пользы, не торопись судить других.
Ее взгляд придал особый пафос этим словам. Она смотрела на него все так же упорно, и если, входя в дом, он хоть немного надеялся поколебать ее непреклонность, этот взгляд выжег всякую надежду в его душе.
– Матушка, неужели я ничем не могу помочь вам?
– Ничем.
– Вы не хотите довериться мне, дать какие-нибудь объяснения, какие-нибудь поручения? Не хотите посоветоваться со мной? Не хотите, чтобы мы стали ближе друг другу?
– От тебя ли я это слышу, Артур? Ты ведь сам отказался от участия в моих делах. Это была твоя воля, не моя. Что же толку теперь задавать такие вопросы? Ты отлично знаешь, что уступил свое место Флинтвинчу.
Кленнэм оглянулся на Иеремию и сразу почувствовал, что он весь, вплоть до гетр, поглощен их разговором, даром что стоит в небрежной позе у стены и, поскребывая подбородок,